«Первые самолеты немцев мы приняли за свои, даже махали им руками!»

Жительница Ульяновска Елена Гаврилова поделилась воспоминаниями ее отца Владимира Глебова - филолога, фольклориста, автора многих научных изданий, считающего, что книга его воспоминаний – одно из главных его произведений.

Фрагменты

Великая Отечественная война началась, когда мне было 4,5 года. В моей памяти встают постоянно угрюмые лица мужиков, полные слез глаза старух и женщин. Помню, как в село время от времени приезжало на машине районное начальство. Автомобили тогда редко приезжали в село. И мы, мелюзга, увидев странную для нас машину, бежали за ней, глотая пыль, и радовались, если удавалось потрогать ее борта и колеса. А взрослые, как мы вскоре приметили, каждый такой приезд встречали по-другому. В селе тут же начинался великий плач. Как правило, такие приезды заканчивались тем, что кого-то из молодых мужиков и парней забирали на фронт.

Очень ярко помню, как каждый день всё село ждало почтальоншу, она приносила почту из Синодского. Появлялась она обычно где-то перед обедом, и малышня встречала ее криками радости. Взрослые же обычно ожидали ее у своих домов, держались на виду, но за заборами, и делали вид, что чем-то заняты. Вскоре я дошел своим маленьким умишком, что все они попросту боялись получить похоронку на своих родных. Оживали они, когда почтальонша, проходя мимо, говорила:

– А тебе Петровна (или, к примеру, тетя Глаша) еще пишут. Не переживай: скоро получишь.

Это считалось добрым знаком – жив, значит, свой-то. Авось ему повезет! Но многие и в этом случае начинали плакать, жаловаться, что уже долго нет никаких вестей. Их тут же утешали, сочувствовали.

Никогда не забуду первую похоронку, которая пришла в село нашим соседям. Погиб тогда их единственный сын. Уж как тогда убивалась мать, как она плакала! Сразу же сбежалось полсела, не меньше, стон стоял. Плакали и сбегались и потом (и даже много раз), но такого, как в этот первый раз, никогда не было. Для меня, помню, был настоящий шок. Этого парня я хорошо знал. Он никогда не проходил мимо, не потрепав меня по плечу, не сказав чего-то ободряющего и веселого. А тут вдруг такое – нет его больше, и не будет.

От военной поры так до сих пор и стоит у меня перед глазами такая яркая сцена: у покосившегося плетня стоит глубокая старуха, прижимающая ко рту и глазам уголок темного платка, а по ее щекам катятся крупные слезы. Или: только что получившая похоронку плачущая навзрыд женщина в окружении двух-трех детишек, которые таращат на нее непонимающие глазенки. От этого мне до сих пор становится и жутко, и зябко на душе. 

Ярко запечатлелось в моей памяти еще одно важное событие этой поры: пролет над нашим селом огромного количества немецких самолетов (никогда – ни перед этим, ни потом – одновременно столько самолетов я не видел). Было это, очевидно, осенью 42-го года (сужу об этом по хронике военных событий). Направлялись самолеты, видимо, бомбить Куйбышев, и было их в тот первый раз около двадцати, а может, и больше. Рёв был тогда страшнейший, дрожала земля, скотина и куры взбесились и носились как угорелые (поэтому, видимо, я и запомнил это событие, а было мне тогда, кстати, всего-то 5,5 года). Все тут же выскочили на улицу и начали махать руками, приветствовали такую армаду – думали, что летят наши. Самолеты летели довольно низко: можно было разглядеть пилотов в темных шлёмах и их улыбающиеся лица. Видны были и их приветственно поднятые руки. Но вдруг кто-то заметил на крыльях самолетов кресты, закричал, и все тут же попрятались и наблюдали уже из-за укрытий.    

Спустя час или больше самолеты пролетели назад, но было их уже раза в три меньше, и летели они уже не строем, а врассыпную. Взрослые тогда с радостью говорили, что надавали, видно, немцам по первое число. Пролетали над нашим селом немецкие самолеты и еще раза два или три, но меньшим количеством. Обратного пролёта при этом, однако, уже не было. Мы, мальчишки, прыгали от радости, что всех их «посшибали наши ястребки».     

С началом войны жизнь наша стала заметно ухудшаться: в сельмаге почти сразу исчезли спички, мыло, керосин (их потом привозили редко и выдавали по строгим спискам) и почему-то соль и иголки. Помню, что спички, например, появились вскоре не в коробках, а тонкими деревянными пластинами с серным концом с одной стороны. Задача состояла в том, чтобы отщепить от нее как можно более тонкую спичинку и при этом не рассыпать серу (даже на этом экономили). Делали это обычно дедушка и бабушка, мне не доверяли – а вдруг испорчу. Но и таких спичек постоянно не хватало, и потому все хозяйки хранили в печке, в дальнем ее уголке, золу с тлеющими углями. Бывало, что огонь гас, и тогда приходилось идти к соседям и просить «огоньку на разжигу».

Каждая семья выживала в годы войны, как могла. Экономили всё, особенно продукты. Каждый килограмм, каждый стаканчик зерна или муки был на учете и всегда растягивался на подольше. В это время и начали печь хлеб с разными добавками: с желудями, с корой, с семенами каких-то трав. Доля добавок при этом всё возрастала, а муки – снижалась, пока не стала чисто символической. Нормальный хлеб в военное время мы ели только несколько недель в году, когда в колхозе выдавали зерно на заработанные трудодни. Испечь пироги, крендели и разные ватрушки из муки нового урожая – это считалось почти ритуальным действием: ребятишки тогда бывали просто счастливы. Вот говорят иные, что колоб, мол, в это время ели. Да что вы?! Какой там колоб?! Колоб у нас в селе появился только в послевоенные годы. Его мы потом как конфетку сосали. А тогда, в войну, о нем мы и не знали, и не мечтали.

Были ли в эти военные годы неурожаи? Не помню; кажется, – нет. Просто всё увозило государство. Тогда все продукты нужны были для фронта, для победы. Это объясняло многое. Все понимали: вся страна сейчас так живет. Переживем, мол, эту всеобщую беду и заживем нормально. Люди надеялись, терпели и не роптали.

Детям в войну переносить голод было особенно тяжело – сытого мальчишки или девчонки тогда, по-моему, не было. Как только наступала весна и пробивалась первая травка, все тут же бежали в лес и лощины и искали, что бы такое съесть. Собирали многое – щавель, крапиву, лебеду, и еще какие-то «дудки», «козлятику» и прочую зелень (теперь уже и не упомнишь всех названий). Некоторые травы поедали тут же, другие несли домой для супов. Родители это поощряли: чем бы ребенок живот ни набил – лишь бы есть не просил!     

Ничего сладкого в годы войны – конфет, например, или сахара – дети и уж тем более взрослые почти никогда не ели – и не достать было, и не на что. Вместо обычного в наши дни чая еду заканчивали или стаканом воды, или, в лучшем случае, отваром из разных местных трав, в который добавляли иногда для разнообразия ягоды торона или шиповника. Подслащивали эти отвары, как правило, солодским корнем и реже сахарком (у кого он был). Съесть в неделю конфетку-подушечку или махонький кусочек сахару, конечно, с местным чайком, для любого ребенка было целым событием – все его помнили как праздник. Нам с братом такой праздник обычно приносила мама, когда раз в неделю приходила проведать нас. Но и такие неожиданные радости бывали всё реже и реже – жили-то они тогда, особенно после призыва отца на фронт, тоже очень тяжело.        

В армию отца призвали, помнится, осенью 43-го года (до этого у него была бронь). Событие это я запомнил хорошо.

Однажды ночью раздались сильные стуки в окно и дверь. Мы узнали, что отца назавтра забирают на фронт (время на сборы тогда почти не давали). Мать и бабушка тут же запричитали, отец и дед сидели угрюмые и больше молчали, а я спросонья настолько был ошарашен этим событием, что даже не плакал. Отец подхватил меня с печки, где я спал, и не выпускал из рук. Он то прижимал меня к себе, то о чем-то быстро говорил. Но от охватившего меня всеобщего волненья из всех его слов, к сожалению, я не запомнил ничего. Запомнилось мне только, что я таращил на отца глаза, но при свете мигульки едва различал его расстроенное лицо и плачущую мать.       

Бабушка и дедушка сидели, пригорюнившись, и обменивались редкими словами. Детские мозги мои вдруг распрямились, и я почти воочию представил, что и мой отец на войне может погибнуть и что стану я тогда таким же сиротой, как и некоторые наши сельские мальчишки (я видел, как они переживали, как плакали). Мне стало жалко и отца и себя, и я тут же дал волю слезам: плакал я тогда навзрыд и взахлёб. Бабушка взяла меня на руки и утешала, а дедушка гладил по голове и тихо говорил:

– Ничего, внучек, всё обойдется, не плачь. На войне тоже не всех убивают. Отец твой живой вернется – вот увидишь! Не плачь.

Нежность бабушки, а особенно уверенный тон дедушки и его внутреннее спокойствие, видимо, утешили меня, и я забылся – уснул.

Дальше наша жизнь продолжилась, вроде бы, обычным порядком. Но через несколько дней пришла мама и принесла моего братика Колю (ему тогда исполнилось два года), и он стал жить вместе с нами. Мать тогда же устроилась на работу возницей на почту (об этом просил начальницу почты перед отправкой на фронт отец). Можно было, конечно, пойти работать и в колхоз, но мать не захотела, да и вступать в него отец не советовал.

Не помню, чтобы мы в те годы были когда-нибудь сыты. Вечно есть хотелось. Бабушка крутилась изо всех сил, вымудрялась, чтобы хоть чем-то нас накормить. Помню несколько интересных моментом из тогдашней жизни. В первой половине лета мы с ней ходили на косогоры и собирали небольшую высохшую травку, у которой в метелках содержались малюсенькие семена (название этой травки я забыл – кажется, «кашка»). Были эти семена меньше проса и похожи на чечевичку, только белые. Их-то как раз отшелушивали и просеивали, а потом из них варили кашу. Если в такую кашу добавлялось чуток муки и немного молока или маслица (хотя бы для запаха), то теплой ее еще можно было затолкать в рот. Но если она остывала, то превращалась в крупчатый студень, так как семена эти не разваривались, а только немного набухали. И был такой студень почти несъедобен.

Заболел однажды Коля, мой брат. Было ему очень плохо, а тут еще и голодно. Рано утром разожгла бабушка печку и стала готовить какую-то еду. Брат раскапризничался: хочу, мол, оладышек. А в доме муки тогда оставалось только на разные добавки к нашим деревенским хлебам (без них хлебы рассыпались и были просто несъедобны). С братом мы сидели на печке, и он сильно плакал. Мне стало его так жалко, что я стал просить бабушку, чтобы она испекла ему хотя бы один хороший оладышек, а мне, мол, не надо. Бабушка согласилась и вскоре дала ему оладышек. И тут от этого оладышка пошел такой мучной, почти забытый запах, что у меня закружилась голова и покатились слезы. Я отодвинулся от края печки и забился в уголок. Мне страшно хотелось попробовать такого же, но я сидел молча. Бабушка, видимо, почувствовала это, позвала меня и дала точно такой же. Вкус его я запомнил надолго. Наша мама знала об этом и потом часто пекла оладьи (у нас в доме их все любили).

Воспоминания о моем военном детстве будет неполным, если не расскажу, как я начал приобщался тогда к труду. Дедушка и бабушка почти до шести лет ничего не заставляли меня делать – бегай, купайся, играй в свое удовольствие. Этим я в основном и занимался. Но когда мне исполнилось шесть лет, то есть в 43-м году, всех детей этого возраста правление колхоза стало собирать на прополку, а потом на сбор колосков. Работа, вроде, и несложная, но ей приходилось заниматься по полдня, а то и больше. А для детей и это было тяжело. Но мы-то этого тогда не понимали: носились по полю, шутили, смеялись и, конечно, собирали. Домой приходили всегда голодные и усталые. Только иногда в конце работы кормили детей на колхозном стане супом, стаканом молока и куском хлеба. Для некоторых и это значило много – дома-то и того не было.  

Последний военный год запомнился мне значительно лучше всех предшествующих, это и понятно: стал я к тому времени уже достаточно большим и воспринимал всё более осознанно.

Ситуация на фронте в это время окончательно изменилась в нашу пользу (наши теперь только наступали): и это все хорошо чувствовали, даже мы, дети. Лица мужиков и баб заметно посветлели, взгляды стали более уверенными, а речи оптимистичными. Внешне жизнь села, однако, изменилась мало: трудовые будни поглощали всё время взрослых, для каких-либо послаблений места, разумеется, не было, да и начальство этого не допускало – всё держало на контроле. Каждый день всё так же били в рельсу и собирали на работу, а работать по-прежнему приходилось от темна до темна. И только мы, дети, жили своей хотя и полуголодной, но беззаботной жизнью.

Пошел я в школу, не имея не только ни одной книжки, но даже тетрадки и карандаша (их негде и не на что было купить). Считалось, что всё это нам дадут в школе. Так и получилось, но только отчасти: выдали нам по карандашу и по паре листов бумаги – ничего другого не оказалось.

Моя первая учительница оказалась молодой и очень энергичной: говорила она очень быстро, почти скороговоркой. К такой речи мы не привыкли и потому едва поспевали за ней. В первый же день рассказала она нам о нашей великой стране, о том, какую страшную войну нам приходится сейчас вести, и о том, что победа будет за нами. Слушать ее было необычайно интересно. Мне, например, казалось, что именно от нее я впервые узнал, какие страшные беды ждали нас, если бы весь наш народ не встал на защиту своей родины. Хорошо помню, какое необычайное воодушевление охватило всех ребятишек, как они вскрикивали от возбуждения, как сжимали при этом кулаки и с какими сияющими лицами глазели на свою учительницу и друг на друга.

А потом начались для нас учебные будни. Выяснилось, что на всех учеников учебников не хватает. Оказалось, что от прежних лет осталось не больше трех книжек (новых в годы войны почти не издавали). Учительница тут же распределила нас,12 первоклассников, на три группы и закрепила, кто к кому должен ходить заниматься (по принципу: у кого изба побольше, тот и принимает). Хорошо помню, что мне пришлось ходить к одному задиристому и ужасно противному мальчишке, с которым мы не ладили. Занятия наши превращались в сущий содом: все орали, толкались и мешали друг другу. Польза от таких занятий была почти нулевая.

Но и это не всё. У многих в доме (как у меня, например) не было ни одной чистой бумажки. Писать было, проще говоря, не на чем. Приходилось ходить по соседям и выпрашивать по листочку. Использовался поэтому любой клочок бумаги, даже хозяйственной, серой, иногда и наполовину исписанной. Учительница объяснила нам, что тетрадки можно сделать и из обычной газеты. И тогда в течение нескольких дней всё село бегало друг к другу, выпрашивало лишние газеты и сшивало потом мятые листы в нечто напоминающее тетради. Такие тетради, к тому же, приходилось еще и линовать, так как писали-то в них младшие школьники, а какие они писари всем известно. Выданные в школе карандаши постоянно рассыпались и ломались, то есть быстро укорачивались (учительница за это ругала). Наши первые каракули на газетных листах были неровными и едва заметными, и за это учительница нас тоже ругала. При этом она всегда горячилась и иной раз, чтобы поощрить нас к большему усердию в учебе, слегка поддавала нам подзатыльники. Мы не обижались и не жаловались – считали, что сами виноваты, сами, мол, оплошали.

Весну 45-го из всех военных лет запомнил я особенно отчетливо. Хорошо помню, например, общий оптимистический подъем, который ощущался во всем: и в большей бодрости духа колхозников, и в твердой уверенности, что скорая победа не за горами. Ранней весной вернулись в село после госпиталя несколько раненых солдат. И встречали их уже не со слезами, как раньше, а радостно – как победителей.

Помню еще, что несколько дней спустя для всего села был организован праздник – общее застолье: взрослые тогда много пили, ели и, конечно же, пели разные, в основном солдатские, песни (я прямо-таки был очарован ими). Нас, малышню, никто в этот день не прогонял, и мы, наверное, впервые за многие недели поели нормального хлеба, вареной жирной картошки с доставшимися нам кусочками мяса. Это общее торжество и единение всех селян, их добродушное отношение друг к другу и особенно к детям я запомнил навсегда как один из светлых и радостных дней своей жизни.   

P.S. На фото послевоенная фотография всей семьи. Автор воспоминаний - четвертый слева в дальнем ряду.

Его отец - второй справа в переднем ряду.

Изложенные события происходили в селе Синодское Саратовской области.

Читайте наши новости на «Ulpravda.ru. Новости Ульяновска» в Телеграм, Одноклассниках, Вконтакте и Дзен.