Лев Данилкин: «Ленин больше всех похож на святого»
Писатель, журналист, литературный критик, редактор отдела культуры «Российской газеты» Лев Данилкин стал лауреатом премии «Большая книга» 2017 года за биографию Ленина «Пантократор солнечных пылинок», которая вышла в серии «ЖЗЛ». Необычное название сам он расшифровывает так: пантократор – это вседержитель, а солнечные пылинки (это словосочетание встречается в ленинских конспектах Гегеля) указывают на ослепительный свет истины, проявляющий невидимое содержание души. В начале декабря 2017 года Данилкин приезжал в Ульяновск для участия в Международном форуме историков, философов и публицистов «Провинция в эпоху системных кризисов», посвященном 100-летию Октябрьской революции. Писатель выступил в Ленинском мемориале, где встречался с читателями. Тогда же было записано это интервью.
Для Данилкина Ленин – фигура почти религиозная, недаром, как он говорил в разных интервью, у него сложились с его героем «фантомные отношения». Это интервью указывает на то, как материал исследования меняет самого исследователя. Интервью не оставляет сомнений, что за пять лет работы над книгой автор проникся Лениным и даже жестокие резолюции Ильича (направленные в том числе и против церкви) объясняет тем, что тот был «ситуативным политиком». Иногда в ходе беседы даже казалось, что писатель говорит словами институтского преподавателя истории КПСС советских времен. По словам одного политолога, либералы считают Данилкина для себя чужим, а левым не понравился его постмодернизм. Но уважаемые филологи с восторгом отзываются о необычном стиле «Пантократора…», о новаторском подходе в виде биографического тревелога, оцененного крупнейшей российской премией.
– Вы филолог, которому пришлось стать историком, или вы сохранили за собой позицию филолога и работали не столько с историей, сколько с текстами?
– Мне 43 года, и мне не хотелось бы, чтобы у меня на визитке было написано «филолог», но если там будет написано «историк», то это было бы мошенничеством: я не защищал диссертации по истории. Я к книжкам и текстам отношусь чувственно: если книжка мне не нравится, я швыряю ее об стену – это мое потраченное время. У меня есть слух, пользуясь которым я на протяжении 15-20 лет предполагал, что я литературный критик. Мне мнилось, что я могу отличить хороший текст от плохого. Но после знакомства с марксистскими критиками, такими как Ленин, Луначарский, Троцкий, Богданов, мне кажется, то, чем я занимался эти годы, – непрофессиональная работа.
В.И. Ленин. Фото М.С. Наппельбаума. 1918 год
Вот Ленин, который написал «Лев Толстой как зеркало русской революции», был настоящим критиком, потому что он воспринимает литературу не в терминах «нравится-не нравится». Он объясняет, что литература воспринимает социальное настроение общества быстрее, чем что-либо еще, что писатель способен добыть правду, которую невозможно добыть другими средствами, и показывает, как это работает в тексте. А у меня такого никогда не получалось, я апеллировал к тому, хорошо или плохо написано, есть музыка в тексте или нет. В России на протяжении 20 лет не было критиков, которые в состоянии проанализировать текст так, как это делал Ленин. Я к этому даже не хочу возвращаться. Может быть, потом, когда я так же хорошо освою Маркса, я освою и это искусство. А зарабатывать на жизнь, сочиняя рецензии для глянцевых журналов, – мне это неинтересно.
– Вы на самом деле прочитали все 55 томов Ленина?
– Да. Я даже составил книжку избранных работ Ленина, она недавно вышла. На любительском уровне я неплохо в нем ориентируюсь. Я прочитал также множество источников, от брошюр 1924 года до огромных монографий. Я медленно читаю, но через три года такой работы начинаешь отличать работы настоящих историков, которые действительно сидели в архивах, от пропагандистских штампов и клише.
Лев Данилкин. «Ленин. Пантократор солнечных пылинок». 2017
– Один из советских штампов – «Учение Ленина живет и побеждает». Но в итоге-то оно не победило…
– Это такой небольшой цикл – последние 25 лет, все еще может измениться. Советская попытка закончилась в 1991 году, думаю, она далеко не последняя.
– Вы полагаете, Россия опять беременна революцией?
– Общественные противоречия никуда не деваются, вопрос в том, случится ли такой кризис, через который они войдут в резонанс друг с другом, как случилось в мировую войну. Мы дико близки к мировой войне, хотя это последнее, что нам нужно. Кто мог в 1914 году на волне патриотического энтузиазма предположить, чем все кончится?
– В начале 90-х мне в редакцию областного еженедельника местный писатель Лев Бурдин принес статью, где цитировались воспоминания одноклассника Владимира Ульянова о том, что в юности тот был некрасив и заносчив, его не любили одноклассники и девочки, и якобы этот комплекс он потом изживал через революцию…
– Ленин – фигура не такого масштаба, чтобы объяснить его через то, что ему не дала какая-то девушка. Это вульгарное объяснение может работать с другими, обычными, людьми. Ленин был человеком достаточно необычным, чтобы разгадать его через такое простое решение.
– А может быть, в этом что-то есть? Могут же ранние детско-родительские и иные отношения определять стиль и судьбу политика?
– Мне кажется, важнее, чем конкретное окружение и какие-то знакомые, – сам факт рождения Ленина здесь, на берегу Волги, в средней России. Он больше продукт географии, а не отношений с одноклассниками. Да, они любопытные свидетели, но правда ли, что жизнь Ленина – это переживание конфликта со школьными друзьями? Маловероятно.
– То есть Ленину психоаналитик был не нужен?
– Нет. Я не люблю такие «парабиографии», где рассказчик делает вид, что он присутствует в голове своего героя. Стилистически это выглядит дико фальшиво и для биографа непродуктивно. В «ЖЗЛ» много таких книг, и это писательская неудача.
– Тогда есть ли у вас версия, почему из образцовой дворянской семьи, где было шестеро детей, богобоязненный отец, образованная мать, вышло столько революционеров?
– Для того поколения ничего уникального в этом не было. Например, Софья Перовская была генеральской дочерью. Среди революционеров многие были из дворян. Тем более, Ульяновы были недавние дворяне, по сути, разночинная семья. Это была одержимая семья [демократов]. Это сейчас мы цитируем Некрасова и Добролюбова с какой-то иронией, а в том поколении и общественном слое было много людей, готовых умереть за эти идеи. Поэтому многие ушли в народовольческий террор, вполне понимая, чем это им грозит. Это означало, что государство в тот момент вызывало большее омерзение и ненависть, чем сейчас. Когда Россия вела войну с Японией в 1904 году, в студенческой аудитории было нормальным закричать: «Да здравствует Микадо!» Но на самом деле протестные настроения меняются. Студенческое поколение ленинских ровесников – революционное, а поколение после 1905 года, наоборот, очень контрреволюционное, и когда Луначарский приходил в студенческие аудитории рассказать о достоинствах революции, его освистывали.
Памятник В.И. Ленину (гимназисту). 1954 год. Фото Антона Шабалкина
– Вокруг больших людей создаются мифы и даже анекдоты. У вас есть любимый анекдот про Ленина?
– Функционирование мифа о Ленине – не моя тема. Впрочем, мне кажется остроумной шутка 1923 года (тогда Ленин уже перенес удар) о том, что в Кремле есть колокол, который не звонит, пушка, которая не стреляет, и премьер, который не говорит. А в целом анекдоты про Ленина не кажутся мне смешными. Ну, есть анекдот: «Сначала напоить чаем, потом расстрелять». Видимо, он отражает представление о Ленине как о противоречивой фигуре.
– Вы, насколько известно, против того, чтобы выносить Ленина из Мавзолея, считаете, что его достаточно прикрыть, убрать от обозрения. Почему?
– Если бы он был закрыт, может, я и сам бы туда приходил, как люди в церковь приходят и оказываются рядом с памятником, внушающем уважение. А так, когда он в открытом виде, как в аквариуме, – нет, не пойду.
– В чем символическое значение прикрытого Ленина, который останется в Мавзолее?
– Это центральная фигура центрального события государства – революции. Центральным персонажем всей тысячелетней истории является Ленин. Поэтому ему самое место находиться у кремлевской стены, раз уж именно там возник некрополь в 1918 году.
– Но в истории России были и другие ключевые события: Смутное время, зарождение династии Романовых, правление Петра Первого или Екатерины. Цари-то похоронены по православной традиции.
– Насколько я знаком с биографией царей, большинство из них не могут быть ролевыми моделями и вызывают у меня отвращение, при всей значимости их роли в отечественной истории. Ленин больше их всех похож на святого.
– Тем самым вы признаете, что ленинизм – разновидность религии?
– Конечно. Как говорил экономист Кейнс, странное сочетание религии и бизнеса. Это одновременно и про экономику, и про справедливость.
– Но идея Ленина отменить деньги не характеризует его как хорошего экономиста: по сути, он предложил выпустить кровь из экономики.
– С одной стороны, отмена денег – это история про мгновенный переход к коммунизму. Но есть и политика раннего большевизма 1918-1920 годов, когда инфляция составляла 10000 процентов, потому что это такой способ, «вымывая» деньги из богатых, разорить их и пустить деньги, которые лежат в банках, на всех. Это не эксцентричная политика большевистского центробанка, тут есть понятная подоплека – перераспределить средства от элит к массам.
– В школе и институте нам пришлось читать и конспектировать работы классиков марксизма, преимущественно Ленина. Запомнилась его работа «Задачи союзов молодежи», где он говорит, что нет морали бесклассовой, что для нас нравственно только то, что служит интересам пролетариата. Тогда эта мысль воспринималась как естественная, а сегодня она кажется абсолютно аморальной.
– Я не вправе оценивать Ленина, но думаю, он имел в виду другое: у пролетариата достаточно исторического опыта, чтобы выстроить свою нравственную систему. То положение, в которое его вверг капитализм, в антагонизм между хозяином и слугой, позволяет ему обрести моральную позицию. Речь, скорее всего, об этом, а не о праве на расстрелы, не о Шарикове, не о том, что все дозволено. Представление о том, что пролетариат состоит из Шариковых – это род социального расизма.
– Из той самой цитаты Ленина можно вывести нашу последующую историю: если для нас нравственно только то, что служит интересам пролетариата, то отсюда два шага до сталинизма.
– Знаете историю про Шостаковича, который случайно во время антракта забежал в женский туалет и, когда туда зашли женщины, воскликнул: «Я не то имел в виду!». Вот и Ленин, мне кажется, не то имел в виду. Можно задним числом настричь из Ленина цитат и представить его кем угодно.
– Вы говорили, что сегодня больше внимания уделяется Сталину, хотя Ленин фигура более значимая.
– Потому что вектор советской истории был задан Лениным. Первые партийные чистки начались не в 1937 году, а в 1920 году. Ленин создал партию как орден меченосцев. Существовала внешняя демократическая форма управления – советы, которые не могли быть формой государственного управления на практике. Поэтому помимо советской власти была параллельная структура, вот этот самый орден, который был, по сути, исполнительной властью. При всем масштабе Сталина, при всей ненависти или сочувствии к нему, в тех обстоятельствах, в которых он оказался, вся матрица советской истории была заложена Лениным.
– Но если страна вернулась в исходную точку – рыночная экономика, капитализм, социальное расслоение, олигархат – значит, вектор, заложенный Лениным, был неправильный?
– Это как в физике: если бы не было трения, то тела, получившие импульс, двигались бы бесконечно. В идеальном мире все было бы хорошо. Но он оказался внутри неидеального мира, где Советский Союз оказался втянутым во внешние войны (мне кажется, эта война идет и сейчас). Ленинская идея не похоронена, ленинский способ перехвата власти в момент кризиса не дискредитирован. Ленин – политический философ, разработавший методологию и искусство восстания. Лимонов основал политическую партию, и, может быть, во время кризиса он мог бы ей воспользоваться. Но нет кризиса. Хотя из мировой истории известно, что кризисы повторяются.
– Создается впечатление, что вы не просто увлечены Лениным, но очарованы им.
– Да, и что? Надеюсь, в книге этого не чувствуется. Она написана человеком, который манифестирует себя через иронию по отношению к своему герою, все время заботится о дистанции. А мне-то чего? Я книгу уже написал, и эта дистанция больше не является для меня рабочим приемом, я могу говорить о том, что у меня в голове, это не имеет отношения к искусству рассказа. Я не равен моему рассказчику. Нужно же было рассказать о Ленине людям, которые либо не имеют о нем никакого представления, либо относятся к нему скептически, поэтому был создан рассказчик, который проделывает некую эволюцию: начинает на одной стороне, а заканчивает на моей.
– В чем ваши фантомные отношения с Лениным? Когда они начались? Снится ли вам ваш герой?
– Такие отношения возникали не только с Лениным – это уже третья биография, которую я написал. Такие отношения особенно отчетливо складываются с живым еще человеком, например, когда я писал о Проханове: встречаешься с человеком десятки раз, и то, что он о себе говорит, нельзя принимать на веру, поэтому ты воспринимаешь его как ненадежного свидетеля. Он тоже чувствует, что ему не вполне доверяют. Такая сложная игра возникает. В меньшей степени это было с Гагариным, а вот с Лениным в полной мере. «Под Ленина» можно подобрать любых свидетелей, чтобы выстроить любую концепцию: что он чудовище и ел детей или, наоборот, самый человечный человек, гладил детей по головке. Нужно выстроить конфигурацию свидетелей, и быстро это не делается. Есть воспоминания о Ленине Валентинова, который общался с ним в 1904 году несколько месяцев, они считаются самыми точными и остроумными воспоминаниями. В какой-то момент кажется, что Валентинов – самый важный свидетель, через его мемуары можно написать биографию Ленина. Потом выясняется, что он написал их через 30 лет и что это тоже какие-то фантомы, что это тоже ненадежный свидетель. Так возникают отношения – из этих чужих свидетельств, из текстов героя, эмоции каких-то свидетелей тебя тоже заражают. Возникает противоречивый образ: сегодня он кажется таким, завтра – другим. Будет ли это влюбленность или ненависть? Как писатель ты можешь использовать фигуру рассказчика, разыгрывать ее. Я это сделал только в самом конце книжки, а до того делал вид, что мой рассказчик объективен. Такие отношения – хороший материал для писателя.
– Можно ли сказать, что в результате этих пятилетних отношений с героем вы стали другим Львом Данилкиным?
– Про это у меня послесловие к книге. Ты изначально начинаешь эксперимент. Некоторые люди сами себе устраивают странные тесты: «Я буду весь год есть только в Макдональдсе и посмотрим, что получится». Или: «Я буду весь год читать Британскую энциклопедию». У меня был веселый эксперимент: что произойдет с человеком, который будет нон-стоп читать собрание сочинений Ленина, с первого по 55 том. Оказывается, это не очень продуктивная игра, потому что если не понимаешь, о чем там речь, то это довольно скучно: ты зеваешь и засыпаешь с раскрытой книгой. Общение с 55-томником не меняет человека, но когда ты понимаешь, при каких обстоятельствах написан тот или иной мелкий текст и что на самом деле творилось (например, что значит совещание 22 большевиков осенью 1904 года), когда понимаешь драматургию и мотивы участников, твой герой становится другим человеком, и это автоматически заражает тебя тоже, твоя картина мира сильно корректируется. Когда я начинал писать книгу, я знал, что был 1917 год, гражданская война, а сейчас я понимаю подоплеку и механику всего этого, понимаю, как легко это может повториться. Когда два времени входят в резонанс – время, в котором ты живешь, сидя за своим 55-томником, и то время, – то тема начинает на тебя влиять. В этом смысле – да, я пять лет назад и я сейчас – два разных человека.
– Стоит ли возвращать Ульяновску историческое название, раз уж Ленин родился в Симбирске?
– По-моему, дико круто быть таким Вифлеемом, в котором родился Ленин. Что касается переименования, то это же не Ленин позвонил первому секретарю и попросил: давайте-ка, переименуйте город в Ульяновск. Опять же, Ленин в 1924 году и даже до конца 20 века воспринимался как такой Христос, как солнце, к которому относились с религиозностью, поэтому переименование не было насильственным. Эти люди, которые затеяли переименование, они что, были неправильно информированы? У них были какие-то резоны, почему не уважать их?
Сергей Гогин,
журнал «Мономах»
Читайте наши новости на «Ulpravda.ru. Новости Ульяновска» в Телеграм, Одноклассниках, Вконтакте и Дзен.